Итак,

живу на станции Зима.
Встаю до света —

нравится мне это.
В грузовике на россыпях зерна
куда-то еду,

вылезаю где-то,
вхожу в тайгу,

разглядываю лето
и удивляюсь,

как земля земна!
Брусничники в траве тревожно тлеют,
и ягоды шиповника алеют
с мохнатинками рыжими внутри.
Все говорит как будто:

«Будь мудрее
и в то же время

слишком не мудри!»
Отпущенный бессмысленной тщетой,
я отдаюсь покою и порядку,
торжественности вольной и святой
и выхожу на тихую полянку,
где обелиск белеет со звездой.
Среди берез и зарослей малины
вы спите,

партизанские могилы.
Есть магия могил.

У их подножий,
пусть и пришел ты, сгорбленный

под ношей,—
вдруг делается грустно и легко
и смотришь глубоко и далеко.
Читаю имена:

Клевцова Настя,
Петр Беломестных,

Кузьмичев Максим,—
а надо всем

торжественная надпись:
«Погибли смертью храбрых за марксизм».
Задумываюсь я над этой надписью.
Ее в году далеком девятнадцатом
наивный грамотей с пыхтеньем вывел
и в этом правду жизненную видел.
Они, конечно, Маркса не читали
и то, что есть на свете бог, считали,
но шли сражаться

и буржуев били,
и получилось,

что марксисты были...
За мир погибнув новый, молодой,
лежат они,

сибирские крестьяне,
с крестами на груди —

не под крестами,—
под пролетарской красною звездой.
И я стою с ботинками в росе,
за этот час намного старше ставший
и все зачеты по марксизму сдавший,
и все-таки, наверное, не все...
Прощайте,

партизанские могилы!
Вы помогли мне всем, чем лишь могли вы.
Прощайте!

Мне еще искать и мучиться.
Мир ждет меня,

моей борьбы и мужества.
Мир с пеньем птиц,

с шуршаньем веток мокрых,
с торжественным бессмертием своим.
Мир, где живые думают о мертвых
и помогают мертвые живым.