Утро вяло прохладой сочилось в дом.

Анна сегодня раньше смахнула сон.
- Миша, мне ко двору, - замерла на миг, -
Постараюсь вернуться. Бестужев сник.
- Буду ждать! – потянулся, закрыл глаза.
Пряно ветер в окно – началась гроза.

- Барин, барин, вставай, - тряс лакей плечо, -
Они забрали хозяйку, девку её.
- Стойте! За что?! Не смеете, лейтенант!
- Это приказ! Разберутся, кто виноват.

Царский двор. У крыльца стоит экипаж.
Статуй бесстыдных фигуры, двора антураж
Анна видит, быть может, последний раз
Из окна тюремной кареты сейчас.

Дни и ночи сливались в тяжелый ком.
Мысли – в узкие окна под потолком.
Узники в тесноте, сходили с ума.
Было в достатке – время и пустота.
Пытки, допросы… Анна и в чёрной мгле,
И через боль, на дыбе – верна себе.

Чёрным сукном обтянут дощатый борт.
Манит толпу на площади эшафот.
Красный ковёр для знатных особый лоск.
Нет ни мольбы, ни страха, только вопрос:
«Ведь человек, не зверь?» Немой протест.
Рука не дрожала Анны: «Возьмите крест».
Ныло внутри, сжималось. Худшее – кнут.
Детское чувство надежды теснило грудь.
Вдруг смутился, в глаза посмотреть не смел,
Дрогнули пальцы мастера смертных дел:
«Закончить быстрее и дома вином залить,
Гнать от себя то, с чем немыслимо жить».
Мягко на белую спину ложился кнут…

- Пирожки! – торговец кричал в толпу…