В этой картине не было цвета, 
ее дубовые руки уже целует костер, 
уже никто не смотрит на то место, 
где огонь распяла стая сырого ветра.


Долго-долго стоял прохожий у входа, 
глаза по окнам перекатывая шаром, 
твои звезды тогда молились у колокола, 
прося лунный свет вручить городу даром. 


Мой путь по коридору мерили в соленой воде, 
каждый черпал из вен знакомой рукой, 
под покрывалом века вручали вдове 
письмо запечатанное остывшей слезой. 


В этих стенах лишь была пустота, 
что тянула к свету прозрачные пальцы, 
ей виделось как шатаются врата 
на засыпанной золой тропинке к раю. 


Все ждали главного события жизни- 
распятья картины в глазах билетера. 
Я стоял на подмостках метая бисер 
и мне местами улыбалась дочь горизонта. 


Мне слышались голоса посетителей- 
каждый лез к картине наперебой, 
у каждого за пазухой была связка кистей- 
что б намарать особенный сюжет собой. 


Это могло небу приснится в кошмарах, 
что нам откинуло струпья в виде тепла; 
это было сравнимо с негасимым пожаром, 
которого подолгу святой нитью вязала у сердца петля. 


Кто-то поселился на задворках гнилого музея, 
сухой рукой преграждая путь лавине, 
вихрем запоздалых листьев его пригвоздили 
к вечно множимой днями пустыне. 


Одиннадцать ворон над куполом в карусели, 
видела всеми признанная картина, 
под рамой на прощанье втиснули в щели 
липкие осколки памятного пепла. 


Долго -долго я видел наброски Босха 
на истоптанных лицах прохожих, 
долго- долго на венце из чертополоха 
я видел знакомое сердце.

03.01.20