Он сидел на полу в старом, разрушенном, доме,
Без эмоций глядел на портрет, вспоминая голос её,
Постоянно курил папиросы и пил джин или виски,
Рядом с ним отдыхало, пропахшее дымом и порохом, старенькое ружьё.

А вокруг бушевал хладный ливень и выли ветра свои песни,
Тучи молниями освещали безысходности траурный миг,
По щекам его уже давно не текли радости и горя слёзы,
В ржавой бочке пылали, вместе с дровами, пара фотоальбомов и книг.

Запах сырости, усиленный холодом и ароматом листьев осенних,
Пробуждал в нём обрывки прекрасных ушедших дней,
Но глоток из бутылки топил их, словно котят беззащитных,
Наполняя разум толпами безликих и молчаливых теней.

Он не помнил себя, даже то, как назвали его при рождении,
Это было давно, а сейчас уже нет смысла понапрасну гадать,
На запястье его красовалось имя, прекрасной девы с власами цвета горного снега,
Лишь о ней он еще трезво, с легкой улыбкой, был готов вспоминать.

Сколько раз он пытался уйти, дальше жить, может быть снова начать улыбаться,
Но цепями невидимыми скован был, словно дворовый пёс,
Его горло уже не чувствовало обжигающего напитка,
Это было секундным спасением, которое вело в царство фальшивых грёз.

Время шло, подтянул он устало ружье, которое было верным товарищем и единственным другом,
"Эдельвейс" - вырвалось шепотом из уставшего рта,
Затем резкий хлопок, потревоживший птиц, что сидели на крыше дома,
Одним выстрелом, быть опять рядом с ней, осуществилась несбыточная мечта.