Как стыдно одному ходить в кинотеатры
без друга, без подруги, без жены,
где так сеансы все коротковаты
и так их ожидания длинны!
Как стыдно -

в нервной замкнутой войне
с насмешливостью парочек в фойе
жевать, краснея, в уголке пирожное,
как будто что-то в этом есть порочное...
Мы,
одиночества стесняясь,

от тоски
бросаемся в какие-то компании,
и дружб никчемных обязательства кабальные
преследуют до гробовой доски.
Компании нелепо образуются -
в одних все пьют да пьют,

не образумятся.
В других все заняты лишь тряпками и девками,
а в третьих -

вроде спорами идейными,
но приглядишься -

те же в них черты...
Разнообразные формы суеты!
То та,

то эта шумная компания...
Из скольких я успел удрать -

не счесть!
Уже как будто в новом был капкане я,
но вырвался,

на нем оставив шерсть.
Я вырвался!

Ты спереди, пустынная
свобода...

А на черта ты нужна!
Ты милая,

но ты же и постылая,
как нелюбимая и верная жена.
А ты, любимая?

Как поживаешь ты?
Избавилась ли ты от суеты;
И чьи сейчас глаза твои раскосые
и плечи твои белые роскошные?
Ты думаешь, что я, наверно, мщу,
что я сейчас в такси куда-то мчу,
но если я и мчу,

то где мне высадиться?
Ведь все равно мне от тебя не высвободиться!
Со мною женщины в себя уходят,

чувствуя,
что мне они сейчас такие чуждые.
На их коленях головой лежу,
но я не им -

тебе принадлежу...
А вот недавно был я у одной
в невзрачном домике на улице Сенной.
Пальто повесил я на жалкие рога.
Под однобокой елкой

с лампочками тускленькими,
посвечивая беленькими туфельками,
сидела женщина,

как девочка, строга.
Мне было так легко разрешено
приехать,

что я был самоуверен
и слишком упоенно современен -
я не цветы привез ей,

а вино.
Но оказалось все -

куда сложней...
Она молчала,

и совсем сиротски
две капельки прозрачных -

две сережки
мерцали в мочках розовых у ней.
И, как больная, глядя так невнятно
И, поднявши тело детское свое,
сказала глухо:

"Уходи...

Не надо...
Я вижу -

ты не мой,

а ты - ее..."
Меня любила девочка одна
с повадками мальчишескими дикими,
с летящей челкой

и глазами-льдинками,
от страха

и от нежности бледна.
В Крыму мы были.

Ночью шла гроза,
и девочка

под молниею магнийной
шептала мне:
"Мой маленький!

Мой маленький!" -
ладонью закрывая мне глаза.
Вокруг все было жутко

и торжественно,
и гром,

и моря стон глухонемой,
и вдруг она,

полна прозренья женского,
мне закричала:

"Ты не мой!

Не мой!"
Прощай, любимая!

Я твой

угрюмо,

верно,
и одиночество -

всех верностей верней.
Пусть на губах моих не тает вечно
прощальный снег от варежки твоей.
Спасибо женщинам,

прекрасным и неверным,
за то,

что это было все мгновенным,
за то,

что их "прощай!" -

не "до свиданья!",
за то,

что, в лживости так царственно горды,
даруют нам блаженные страданья
и одиночества прекрасные плоды.