Ярмарка!

В Симбирске ярмарка.
Почище Гамбурга!

Держи карман!
Шарманки шамкают,

и шали шаркают,
и глотки гаркают:

«К нам! К нам!»
В руках приказчиков

под сказки-присказки
воздушны соболи,

парча тяжка.
А глаз у пристава

косится пристально,
и на «селедочке»

перчаточка.
Но та перчаточка

в момент с улыбочкой
взлетает рыбочкой

под козырек,
когда в пролеточке

с какой-то цыпочкой,
икая,

катит

икорный бог.
И богу нравится,

как расступаются
платки,

треухи

и картузы,
и, намалеваны

икрою паюсной,
под носом дамочки

блестят усы.
А зазывалы

рокочут басом,
торгуют юфтью,

шевром,

атласом,
пречистым Спасом,

прокисшим квасом,
протухшим мясом

и Салиасом.

И, продав свою картошку
да хвативши первача,
баба ходит под гармошку,
еле ноги волоча,
и поет она,

предерзостная,
все захмелевая,
шаль за кончики придерживая,
будто молодая:

«Я была у Оки,
ела я-бо-ло-ки.
С виду золоченые —
в слезыньках моченные.

Я почапала на Каму,
я в котле сварила кашу.
Каша с Камою горька —
Кама слезная река.

Я поехала на Яик,
села с миленьким на ялик.
По верхам и по низам —
всё мы плыли по слезам.

Я пошла на тихий Дон,
я купила себе дом.
Чем для бабы не уют?
А сквозь крышу слезы льют».

Баба крутит головой.
Все в глазах качается.
Хочет быть молодой,
а не получается.
И гармошка то зальется,
то вопьется, как репей...
Пей, Россия,

ежли пьется,—
только душу не пропей!

Ярмарка!

В Симбирске ярмарка.
Гуляй,

кому гуляется!
А баба пьяная
в грязи валяется.

В тумане плавая,
царь похваляется...
А баба пьяная
в грязи валяется.

Корпя над планами,
министры маются...
А баба пьяная
в грязи валяется.

Кому-то памятник
подготовляется...
А баба пьяная
в грязи валяется.

И мещаночки,

ресницы приспустив,
мимо,

мимо:

«Просто ужас! Просто стыд!»
И лабазник — стороною
мимо,

а из бороды:
«Вот лежит...

А кто виною?
Всё студенты да жиды...»
И философ-горемыка
ниже шляпу на лоб
и, страдая гордо,—

мимо:
«Грязь —

твоя судьба, народ».
Значит, жизнь такая подлая —
лежи и в грязь встывай?!

Но кто-то бабу под локоть
и тихо ей:

«Вставай!..»
Ярмарка!

В Симбирске ярмарка.
Качели в сини,

и визг,

и свист.
И, как гусыни,

купчихи яростно:
«Мальчишка с бабою...

Гимназист».
Он ее бережно

ведет за локоть.
Он и не думает,

что на виду.
«Храни Христос тебя,

яснолобый.
А я уж как-нибудь

сама дойду».
И он уходит.

Идет вдоль барок
над вешней Волгой,

и, вслед грустя,
его тихонечко крестит баба,
как бы крестила свое дитя.
Он долго бродит.

Вокруг все пасмурней.
Охранка —

белкою в колесе.
Но как ей вынюхать,

кто опаснейший,
когда опасны

в России все!
Охранка, бедная,

послушай, милая,—
всегда опасней,

пожалуй, тот,
кто остановится,

кто просто мимо
чужой растоптанности не пройдет.
А Волга мечется,

хрипя,

постанывая.
Березки светятся

над ней во мгле,
как свечки робкие,

землей поставленные
за настрадавшихся на земле.

Ярмарка!

В России ярмарка.
Торгуют совестью,

стыдом,

людьми,
суют стекляшки,

как будто яхонты,
и зазывают на все лады.
Тебя, Россия,

вконец растрачивали
и околпачивали в кабаках,
но те, кто врали и одурачивали,
еще останутся в дураках!
Тебя, Россия,

вконец опутывали,
но не для рабства ты родилась —
Россию Разина,

Россию Пушкина,
Россию Герцена

не втопчут в грязь!
Нет,
ты, Россия,

не баба пьяная!
Тебе великая дана судьба,
и если даже ты стонешь,

падая,
то поднимаешь сама себя!

Ярмарка!

В России ярмарка.
В России рай,

а слез — по край.
Но будет мальчик —

он снова явится
и скажет праведное:

«Вставай!»