Страшное у меня горе.
Вероятно —

лишусь сна.
Вы понимаете,

вскоре
в РСФСР

придет весна.
Сегодня

и завтра

и веков испокон
шатается комната —

солнца пропойца.
Невозможно работать.

Определенно обеспокоен.
А ведь откровенно говоря —
‎совершенно не из-за чего беспокоиться.
Если подойти серьезно —

так-то оно так.
Солнце посветит —

и пройдет мимо.
А вот попробуй —

от окна оттяни кота.
А если и животное интересуется улицей,
‎то мне

это —

просто необходимо.
На улицу вышел

и встал в лени я,
не в силах...

не сдвинуть с места тело.
Нет совершенно

ни малейшего представления,
что ж теперь, собственно говоря, делать?!
И за шиворот

и по носу

каплет безбожно.
Слушаешь.

Не смахиваешь.

Будто стих.
Юридически —

куда хочешь идти можно,
но фактически —

сдвинуться

никакой возможности.
Я, например,

считаюсь хорошим поэтом.
Ну, скажем,

могу

доказать:

«самогон — большое зло».
А что про это?

Чем про это?
Ну нет совершенно никаких слов.
Например:

город советские служащие искра́пили,
приветствуй весну,

ответь салютно!
Разучились —

нечем ответить на капли.
Ну, не могут сказать —

ни слова.

Абсолютно!
Стали вот так вот —

смотрят рассеянно.
Наблюдают —

скалывают дворники лед.
Под башмаками вода.

Бассейны.
Сбоку брызжет.

Сверху льет.
Надо принять какие-то меры.
Ну, не знаю что, —
‎например:

выбрать день

самый синий,
и чтоб на улицах

улыбающиеся милиционеры
всем

в этот день

раздавали апельсины.
Если это дорого —

можно выбрать дешевле,

проще.
Например:

чтоб старики,

безработные,
‎неучащаяся детвора
в 12 часов

ежедневно

собирались на Советской
‎площади,
троекратно кричали б:

ура!

ура!

ура!
Ведь все другие вопросы

более или менее ясны́.
И относительно хлеба ясно,

и относительно мира ведь.
Но этот

кардинальный вопрос

относительно весны
нужно

во что бы то ни стало

теперь же урегулировать.