В поцелуе рук ли,

губ ли,
в дрожи тела

близких мне
красный

цвет

моих республик
тоже

должен

пламенеть.
Я не люблю

парижскую любовь:
любую самочку

шелками разукрасьте,
потягиваясь, задремлю,

сказав -

тубо -
собакам

озверевшей страсти.
Ты одна мне

ростом вровень,
стань же рядом

с бровью брови,
дай

про этот

важный вечер
рассказать

по-человечьи.
Пять часов,

и с этих пор
стих

людей

дремучий бор,
вымер

город заселенный,
слышу лишь

свисточный спор
поездов до Барселоны.
В черном небе

молний поступь,
гром

ругней

в небесной драме,-
не гроза,

а это

просто
ревность двигает горами.
Глупых слов

не верь сырью,
не путайся

этой тряски,-
я взнуздаю,

я смирю
чувства

отпрысков дворянских.
Страсти корь

сойдет коростой,
но радость

неиссыхаемая,
буду долго,

буду просто
разговаривать стихами я.
Ревность,

жены,

слезы...

ну их! -
вспухнут веки,

впору Вию.
Я не сам,

а я

ревную
за Советскую Россию.
Видел

на плечах заплаты,
их

чахотка

лижет вздохом.
Что же,

мы не виноваты -
ста мильонам

было плохо.
Мы

теперь

к таким нежны -
спортом

выпрямишь не многих,-
вы и нам

в Москве нужны
не хватает

длинноногих.
Не тебе,

в снега

и в тиф
шедшей

этими ногами,
здесь

на ласки

выдать их
в ужины

с нефтяниками.
Ты не думай,

щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,

иди на перекресток
моих больших

и неуклюжих рук.
Не хочешь?

Оставайся и зимуй,
и это

оскорбление

на общий счет нанижем.
Я все равно

тебя

когда-нибудь возьму -
одну

или вдвоем с Парижем.